Татьяна Устинова - Шекспир мне друг, но истина дороже
– Мы в первый день видели. Правда потрясающий спектакль!.. Только его не доиграли, потому что…
…Ну да. Не доиграли, потому что муж этой самой Ларисы Николаевны был отравлен в собственном кабинете.
– Да вы не пугайтесь так, Федор! Я вполне владею собой.
Она вырулила со стоянки и неспешно покатила вниз под горку.
– Куда мы с вами поедем?
Он пожал плечами. Рассматривать ее сбоку было неудобно, но время от времени он все же взглядывал на нее, и что-то в ее облике казалось ему странным, неправильным. Да еще английская машина!.. Женщина в деревенском платке не может водить такую машину!..
– Если вам все равно, поедемте к нам. Это близко. У нас тут все близко. Я после Москвы долго не могла привыкнуть, а потом, знаете, привыкла и даже полюбила все это – горки, реку, деревья, брусчатку. Кремль у нас замечательный. Вы ходили?
Федя сказал, что еще пока не ходил, не успел.
– Сходите обязательно! Оттуда сказочные виды открываются.
Она стянула с головы платок, который все это время был на ней, и оказалось, что у нее очень молодые, густые, блестящие волосы до плеч. Тут Федя подумал, что никак она не могла быть женой Верховенцева! Сколько ей лет? Тридцать? А ему? Сто семьдесят?
Машина остановилась возле небольшого особняка с атлантами и кариатидами, с вензелями и полуколоннами, выходившего фасадом на широкую улицу.
– Мы приехали.
На первом этаже помещался какой-то солидный офис и сидел охранник в форме. Лариса Николаевна, а за ней Федя поднялись на один пролет по мраморным чистым ступеням, она открыла железную дверь, единственную на площадке, за которой оказался еще один подъем и две двери, направо и налево. Лариса Николаевна открыла ту, что направо.
– Проходите!..
Федя прошел.
– Это старая «адвокатская квартира», – говорила хозяйка. – Их почти не осталось, все были переделаны под коммуналки, а наши сохранились. До нас здесь жил, кажется, секретарь райкома по пропаганде и агитации. Говорят, был пламенный коммунист и борец за новый быт. За новый быт боролся, а жил в «адвокатской квартире»!.. Потом она долго пустовала, ее перекупали, продавали, а после уже мы въехали. Вы можете не разуваться, Федя.
Но он уже скинул желтые непромокаемые ботинки «Тимберленд», которыми хвастал перед Василисой.
…Как вы там, Кузина Бетси? Мне вас очень не хватает сейчас, ах, как не хватает! Если бы вы оказались рядом, я бы чувствовал себя уверенней, мне было бы с кем переглянуться и кому скорчить рожу!..
Освободившись от пальто, Лариса Николаевна осталась в джинсах и черном свитере – в театре он на джинсы внимания не обратил. Все-таки сколько ей лет?..
– Хотите горохового супа? У меня есть! Я прекрасно готовлю.
Федя сказал, что супа он, разумеется, хочет.
В просторных комнатах было очень светло и тепло. Мебели мало, и вся она соответствовала духу «адвокатской квартиры» – овальный стол, низкий комод, посудная горка, этажерка, на которой цвели какие-то растения в горшках. В одной из комнат – Федя догадался, что это кабинет покойного, – все стены были увешаны афишами и фотографиями, в книжном шкафу навалены растрепанные папки и увесистые фолианты. В красном углу стоял настоящий киот с иконами, перед ними теплилась лампадка красного стекла.
Федя покосился на киот.
Фотографий было много, разной поры, и он стал их рассматривать. Ларису он узнал сразу, и фильм Германа, о котором шептались дамы в приемной, тут же вспомнил – вот же она, Лариса, в красноармейской шинельке и с винтовкой в руках!.. А вот сцена из какого-то другого фильма, где она в открытом платье, совсем молоденькая, а рядом с ней кто-то из совсем великих, кажется, Ульянов, фотография плохонькая, не разглядеть. И еще сцены из каких-то спектаклей: «Гранатовый браслет», читал Федя, «Вышел ангел из тумана», «Неприкаянный», «Отцы и дети»… А вот фотография, видимо, недавняя – Лариса и Верховенцев и Валерия Дорожкина с мужем, видимо, на карнавале каком-то, там арлекины, маски, огни.
– В спектаклях я мало играла, – сказала Лариса Николаевна у него за плечом, – если вы меня ищете!.. От меня осталось только несколько фильмов. Но неплохих, как я сейчас понимаю. А когда-то мне казалось, что хуже меня нет на свете артистки! Там все накрыто, пойдемте, остынет.
Федя покорно пошел за ней, хотя ему хотелось еще порассматривать фотографии, и он очень жалел, что с ним нет Василисы.
Накрыто было в столовой, как полагается. Суп в супнице, хлеб в хлебнице. Приборы увесистые, с витыми чернеными ручками, серебряные, что ли?.. Стаканы хрустальные, рубиновый морс в графине с высокой пробкой – в ней, как в короне, сверкали капли бледного зимнего солнца.
Лариса Николаевна налила Феде дымящегося супа и положила на специальную тарелочку ломоть свежего ржаного хлеба.
– Ешьте, пока горячий!..
Федя, ссутулившись над тарелкой, стал хлебать суп. Ему было до ужаса неловко.
Вдова уселась напротив. Она ела красиво, не торопясь.
– Так почему вас интересует Виталий Васильевич? И как именно интересует? Как режиссер? Или как… персонаж?
– Пожалуй, как персонаж, – сказал Федя, решив быть откровенным. – Кто и за что его отравил, вот что меня интересует! Вы извините, конечно, если я слишком…
– Ничего, – перебила Лариса. – Это даже хорошо, что вы так циничны.
Федя Величковский, искренне считавший себя фрондером и циником, немного обиделся. Нет, сам себя он мог именовать как угодно, но чтоб другие, посторонние!..
– Да, – произнесла Лариса, помолчав. Положила ложку и стала смотреть в окно. – Этот отравитель, кем бы он ни был, оказал мне услугу. Да еще какую!..
Федя перестал жевать.
– Виталий всерьез собирался разводиться, – продолжала Лариса задумчиво. – Можете себе представить? Мы прожили вместе двадцать лет, и вот он решил, что – пора! Или это не он решил, а она?.. А у него уже не было сил сопротивляться?..
Федя с усилием проглотил кусок.
– Кто она? – спросил он и прочистил горло.
– Если бы мы развелись, ничего этого не осталось бы, – она огляделась по сторонам, посмотрела на стены, картины и комоды – с любовью. – Нет, он не выкинул бы меня на улицу, конечно, все же я верой и правдой служила ему много лет, хотя… Хотя, может, и выкинул бы.
– Так кто эта «она», Лариса Николаевна?
– Бросьте, не может быть, чтобы вам не рассказали! Это рассказывают в первую очередь и всем!
Федя Величковский вдруг рассердился.
– Мне никто ничего не рассказывал, а я не спрашивал. Вы первый человек, с которым я разговариваю о… Верховенцеве.
– Его настоящая фамилия Бочкин. Правда, смешная?
– Очень, – подтвердил Федя.
– Что это? Вы злитесь?
– Нет.
…Она, эта загадочная вдова, не виновата в том, что ему до смерти хочется домой! Вот прямо сию минуту – перенестись из «адвокатской квартиры» в родительскую, и чтобы был вечер, и все дома, и чтоб мама доставала из духовки лимонный пирог, самый Федин любимый, а отец чтоб ей мешал, искренне уверенный, что помогает, а она бы говорила: «Я сейчас все уроню!», а он бы отвечал: «Давай лучше я, ты обожжешься!» И чтобы непонятными словами они говорили друг с другом о работе, а сыновья уважительно пережидали, когда они договорят, чтобы вступить со своими новостями – сыновья знали: когда родители говорят о работе, им нельзя мешать, и приставать нельзя! И брат чтоб качался на стуле туда-сюда, и отец время от времени замечал ему рассеянно: «Смотри, навернешься, я тебя зашивать не буду!» Феде Величковскому, двадцати четырех лет от роду, никогда в голову не приходило, что у отца где-то на стороне может быть какая-то «она» и что он может выселить мать из квартиры, чтобы зажить новой, отдельной жизнью без нее, без брата и без него, Феди!..
…Может, он не только трус, но и дурак? Может, об этом как раз и следовало думать и этого бояться, а не рисовать себе всякие благостные картинки?.. Может, жизнь устроена как-то иначе, не так, как он себе представляет?
Этот театр с его театральными законами и придуманной действительностью так заморочил ему голову, что он уже почти не может отличить правду от вымысла, а игру от настоящей жизни! Которая из них настоящая?!
– Мне было двадцать лет, когда мы с Виталием встретились, – голос Ларисы вернул его в «адвокатскую квартиру» и в действительность, то есть в то, что было Фединой действительностью в данный момент. – Он увидел меня на каких-то съемках и сразу влюбился! До беспамятства. Так бывает. Я сначала ничего не понимала – он намного старше меня, и уже тогда был режиссером… с именем. Он учился у Любимова и ставил спектакли в Москве и в Ленинграде. Говорили, что по манере они похожи на любимовские, их больше ругали, чем хвалили, но они всегда вызывали шум и интерес. И мне это льстило. За мной ухаживает такой человек! Я-то считала, что за мной ухаживать глупо, ну, кто я такая? Какая-то маленькая актрисуля, таких вагон и маленькая тележка. Мне, правда, говорили, что я талантлива, но я не верила. Хотя сейчас… Иногда мне попадется фильм, где я играла, смотрю и удивляюсь – правда талантливая была!.. Хотите кофе?
